Земля  - Михаил Елизаров

В секции с траурной одеждой (платья, шляпки, перчатки) восхищённо попискивали две юные иссиня-темноволосые девочки, одетые в долгополые чёрные одежды, в тощих джинсиках и ботинках на высоченной платформе. Они крутили лакированный клатч, цокали, охали, восторгаясь его красной атласной подкладкой.

Но витрина по соседству с кассой меня удивила ещё больше. Там вообще не было ничего, что могло бы понадобиться на похоронах. На ювелирном бархате мерцали рыбьим блеском вычурные готические кресты на цепочках, кулоны, брелки, броши и прочие висюльки из серебра или мельхиора с замогильной символикой. Толпились пластиковые миниатюры рыцарей, демонов, скелетов и привидений. По возрастанию располагались черепа: размером от лесного ореха до натуральной величины.

Там же продавалась офисная настольная дребедень: пеналы-гробики, пеналы-саркофаги, письменные приборы в виде склепов и холмиков с кельтскими крестами; магнитики с изображениями кладбищ, покойников, всяких мрачных и не очень персонажей. Я сразу налетел взглядом на щербатого бёртоновского червячка, что проживал в невестином мозгу и заодно под сердцем у Алины. Весёлый червяк в этот раз показался мне неуклюжим Алининым соглядатаем, приставленным наблюдать за мной – как я там, не запорол ли миссию?

Одну из полок занимали таблички с изречениями великих людей на все случаи смерти:

Пока я глазел, белёсая, как утопленница, продавщица распаковала коробку и добавила ещё парочку премудростей:

Эта по-своему кощунственная витрина тоже была похоронным супермаркетом в миниатюре. Но именно возле её дурашливых полок в изобилии крутились посетители-туристы: студенческого возраста молодёжь, хихикающие старшеклассники-подростки – тыкали пальцами, просили поглядеть ту или иную безделушку. Три девчонки примеряли перед зеркалом обручи с короткими вуальками.

Рядом со стендом стояла пара вращающихся подставок для открыток и почтовых конвертов, календарей. Среди изображений свечек, облачков и ангелков попадались ретрооткрытки: посмертные маски и фотопортреты знаменитых самоубийц; персонажи немого кино, кадры из чёрно-белого “Носферату”. Жутковатые католические процессии соседствовали с мирными видами Валаама и Кижей, северных скитов, старообрядческих кладбищ…

– О, заебцом! – сказал рядом со мной Гапон. – Подвезли вращающиеся ху́йни!..

– Буклетницы мы ещё на прошлой неделе установили, Аркадий Зиновьевич. Кстати, отлично идут открытки, вы были правы.

Я обернулся и понял, что Гапон разговаривает с маленьким прытким продавцом.

– Артек, это Владимир, – представил меня Гапон. – Будет работать с нами в службе охраны.

– Очень приятно, – миниатюрный Артек протянул влажную ладонь. И тут же порхнул за кассу – пробить брелок-череп и пару открыток.

Гапон положил мне руку на плечо.

– И как общее впечатление? – спросил ревниво.

– Круто, – признался я.

– А то! – самодовольно воскликнул Гапон. – На, держи! – он, почти не глядя, выхватил из буклетницы несколько открыток. – Подаришь своей красавице.

– Да не надо…

– Бери, бери!..

– Спасибо, – поблагодарил я. – И что, реально покупают гробы за триста тысяч?

– Да я сам прихуел. – Гапон с деланым удивлением растопырил пятерню: – Пять штук за квартал продали! Но по факту мы и на одной сувенирке нормальную кассу делаем. Блокнотики, календарики, брелки, магнитики. Ну, и шмотки ещё, – показал на приближающихся к кассе девочек-готов. Те всё-таки решились на покупку, шли, прижимая к своим кафтанам, чёрные клатчи в целлофане.

– Аркадий Зиновьевич, можно на минутку? – Капустин выглядывал половиной туловища из-за бархатно-малиновой портьеры прямо напротив гробового отдела. Показалась и носатая продавец-консультант, а следом подтянулась немолодая семейная пара. Все четверо смотрели на Гапона. У девицы в руках колыхалась тощая стопочка бумаг, а бледное лицо изображало утомление пополам с неудовольствием. Она конспиративно шевельнула бровями и закатила глаза, так, чтобы Гапон что-то понял.

Я проследовал за ним десяток шагов, затем отстал и присел на скамеечку возле стендов с мраморными паспарту и могильными овалами. Такие мягкие уголки стояли повсюду, в каждом отделе, чтоб покупатель мог отдохнуть и приглядеться к товару. В соседнем закуте уже расположился Иваныч.

За портьерой находилось подобие кабинета, только без двери. Стояли шкафы под мещанскую старину, полированный стол с большим монитором, полукресла с малиновыми сиденьями и несколько нарочитыми траурными лентами на спинках – скорбящий гарнитур. На какую-то секунду мне показалось даже, что в углу стоит гроб со стеклянным окошком, но, вглядевшись, я понял, что это просто напольные часы.

Семейная пара явно не принадлежала к категории туристов. Это было понятно по их горемычно-отрешённым лицам. Свою куртку мужчина снял и перекинул через руку. На нём были чёрный свитер с белой полосой, растянутые турецкие джинсы грустного сиреневого оттенка, заправленные в дутые сапоги. Он то и дело приглаживал волосы седого, волчьего цвета. Женщина была в длинном сером пуховике, который только расстегнула, а на голове сидела рыжая меховая таблетка, из-под которой торчал тощий хвостик пегих волос. Войлочные или фетровые её боты оставляли на белой плитке рубчатые отпечатки.

Я много раз слышал выражение про выплаканные глаза. У женщины были как раз такие, выплаканные, с угольными подглазьями. Но держалась она спокойно, с усталым достоинством. Что-то негромко выговаривала Гапону, тот с участливым видом слушал и кивал, опершись на трость.

Я отвлёкся на ближайшие ко мне образцы металлических и керамических портретов, сделанные по методу деколя, как сообщала табличка. На цветном овале улыбался Гагарин с гермошлемом в руке, а с соседнего глядел чёрно-белый Есенин.

Я смотрел на белозубого Гагарина и думал, что Алина была, пожалуй, права, когда говорила мне, что лет через пять всем местным похоронным бизнесом будет заправлять Гапон. Алинин похоронный проект с “Тихим Домом” явно опоздал для Загорска. То, что она только мечтала создать, Гапон в той или иной степени воплотил в своём “Элизиуме” – разве только без плазменных надгробий. Я на всякий случай решил, что не стану рассказывать Алине подробно об увиденном, чтобы не расстраивать.

Затем взялся за подаренные открытки. Одна юмористическая – с сидящей в гробу панночкой Натальей Варлей: “Ко мне, упыри! Ко мне, вурдалаки!” На второй открытке был портрет лобастого старика с бескровными губами и язвительным голубоглазым взглядом. Мрачный дед оказался Шопенгауэром: “Смерть есть величайшее поучение эгоизму, привносимое природою вещей”. На третьей похожий на медведя аляповатый глиняный истукан держал готическую виньетку “Der Golem”. Подпись ниже гласила: “Почему вы не хотите умереть?! Смерть хороша. Г. Майринк”. Четвёртая была портретом русского вельможи и поэта Сумарокова: “Прохожий! Обща всем живущим часть моя: что ты, и я то был; ты будешь то, что я”.